Эрон Фюрштайн: история одного успеха

Поздний вечер 11 декабря 1995 года начался достаточно счастливо для Эрона Фюрштайна, главного управляющего и владельца «Молден миллз» — одного из крупнейших, старейших и наиболее инновационных производителей текстиля в Массачусетсе.

Причиной была вечеринка в честь его семидесятого дня рождения. Место действия: «Кафе Будапешт», один из его любимых ресторанов (и один из лучших в Бостоне). Семья, друзья и коллеги собрались там поздравить Фюрштайна в обстановке тостов и смеха, ибо было, что праздновать.

Компания процветала более десятилетия в значительной степени благодаря единственному продукту — полартеку (Polartec, первоначально Polarfleece) — мягкой, пушистой, напоминающей овечью шерсть синтетической ткани, запатентованной инженерами «Молден» в конце 70-х гг. и поступившей в продажу в 1981 году. Для Фюрштайна эта «овечья шерсть» буквально оказалась золотым руном.

Теплота, легкий вес, способность поглощать влагу — делали полартек идеальным для верхней одежды, которую носили все, от профессиональных спортсменов и альпинистов до любителей бега и просто людей, обожающих по уик-эндам покопаться в саду. Десятки страниц каждого выпуска каталогов L.L. Bean и Lands' End (а это лишь два из множества клиентов «Молден») регулярно посвящались рекламе пальто и пиджаков, перчаток, шляп, жилетов, обуви, даже банных халатов и пижам на основе полартека. Мало того, что ткань была тепла и комфортна, — она также была политически корректна; делалась главным образом из вторсырья (на 80 процентов из переработанных пластмассовых бутылок из-под газировки). Ее с гордостью могли носить защитники окружающей среды. Она оказалась квинтэссенцией идеального продукта. Настойчиво рекламируя ее, «Молден миллз» создала трехмиллиардодолларовый розничный рынок. Объем продаж достиг 400 млн. долл. в тот год, когда Фюрштайну стукнуло 70.

Положение компании в текстильной промышленности было уникально. Ее позиции укреплялись, тогда как другие фабрики теряли их.

Традиционные фабрики, не имевшие собственного продукта, сопоставимого с полартеком, были вынуждены конкурировать преимущественно на цене. А в этом фабрики Новой Англии, начиная с 50-х гг., проигрывали фабрикам с более низкими производственными расходами — тем, что располагались в южных штатах, Мексике или Азии. Немало соседей «Молден» разорились, закрылись или перевели производство в другое место. Результат: в г. Лоренсе, шт. Массачусетс, родном городе «Молден миллз», таких вещей, как «Кафе Будапешт», не было и в помине. Та часть Лоренса, где располагались столетние красные кирпичные здания фабрики Фюрштайна, считалась местными жителями, пожалуй, самой неприятной в городе — пустынное место с заколоченными цехами и разбитыми окнами. Викторианский комплекс «Молден» тянулся там на три квартала, по самой границе между Лоренсом и Метьюэном.

Жизнь рабочих в Лоренсе никогда не была по-настоящему легкой (именно в этом городе произошла в 1912 году забастовка 25.000 рабочих, получившая название «Хлеб и Розы»), но, по крайней мере, в городе когда-то бурлила коммерческая деятельность. Теперь он занимал двадцать четвертое место среди беднейших городов Соединенных Штатов и был известен уже не производством, а как столица крэка и кокаина и магнит для недавно прибывших иммигрантов. Находясь всего в 30 милях к северу от Бостона, он больше походил на город какой-нибудь страны «третьего мира». Рабочая сила «Молден миллз» включала 52 различные национальности и в этом смысле была среди наиболее диверсифицированных в текстильной промышленности.

Однако Фюрштайн упорно отказывался переезжать, отчасти потому, что в этом не было необходимости (прибыли «Молден», благодаря полартеку, были настолько велики, что ему не было нужды искать более дешевую рабочую силу); отчасти потому, что он испытывал чувство гражданского долга, побуждавшее его как крупнейшего работодателя Лоренса остаться; и отчасти потому, что он был — в свои 70 лет — упрямым стариком.

Нельзя сказать, что он выглядел или действовал как старик. На фотографиях с вечеринки дня рождения он выглядел подвижным, с прямой спиной, энергичным, с голубыми глазами, полными смеха и веселья. С самого детства он был физически неспособен усидеть спокойно. Его вес при росте 5 футов 11 дюймов (150 фунтов) был на 2 фунта меньше того, что он весил в колледже. Он ежедневно занимался физкультурой и был помешан на здоровье.

Хотя недавно Фюрштайн назначил в «Молден миллз» главного операционного директора — первый такой случай делегирования власти в истории компании — сам он не выражал никакого интереса к переходу на более легкий стиль жизни, не говоря уже о том, чтобы уйти на покой. А если бы и так, кто среди тех участников праздничной вечеринки мог отказать ему в небольшом отдыхе? После четырех десятилетий у руля «Молден» он больше чем заслужил право проводить больше времени с женой Луизой; больше времени за чтением любимых книг — Шекспира, Шелли, романтических поэтов вообще, талмуда и псалмов.

Но Фюрштайн, собираясь задуть единственную свечу на своем торте, не знал, что в этот самый момент уже разворачивалась трагедия. Каким бы ни было его личное видение будущего, когда он исполнял свое желание, ему предстояло быть фактически сожженным последующими событиями той ночи. Он задул свечу.

Когда около 11 часов вечера Фюрштайны, наконец, прибыли домой в свой пригородный кондоминиум в Бруклайне, зазвонил телефон. Он звонил, как они позже узнали, в течение многих часов. Эрон снял трубку. Голос сказал, что случился пожар — «Молден миллз» вся в огне и погибает.

Бизнес, вылетевший в трубу Пока автомобиль Фюрштайнов мчался в темноте на север по шоссе №93, Эрон и Луиза уже могли догадываться о размерах пожара задолго до того, как они добрались до окрестностей Лоренса. Впереди зимний горизонт пылал красным. Поездка, обычно занимавшая 30 минут, растянулась на час. Они столкнулись сначала с дымом, затем с пробками на дороге и в конце с общим беспорядком.

Когда, наконец, они достигли обширного 29-акрового комплекса, была полночь.

«К тому времени, когда я добрался туда, это был истинный Холокост — все здания горели, вокруг ошеломленно стояли люди, беспомощно плача» — вспоминает Фюрштайн. Он говорит, что сумел сдержать свои собственные чувства, только повторяя про себя слова, которые он вспомнил из «Короля Лира»:

Причин для слез немало, но пусть сердце В груди на части разобьется раньше, Чем я заплачу.

Не он один был в таком отчаянии.

С расположенного неподалеку на склоне холма кладбища примерно 5.000 горожан и рабочих дрожали на леденящем холоде, глядя, как зачарованные, вниз на фабрику, где пламя достигло своего зенита. Огонь, раздутый сильным ветром, поднялся в воздух на 50 футов. Тлеющие угли «размером с баскетбольный мяч» (по воспоминаниям Луизы) разносили огонь от одного здания к другому. Для нее это ассоциировалось с сожжением Рима. Эрону напомнило Дрезден. Медленно, одно за другим, семь кирпичных с деревянными перекрытиями зданий, составлявших приблизительно 600.000 квадратных метров производственных площадей, загорались, шатались и обрушивались.


Горевшее было не просто группой зданий. Для Фюрштайна они представляли семейное наследие трех поколений. В конце девятнадцатого столетия его дед Генри Фюрштайн, венгерский еврей, иммигрировал в Нью-Йорк, где зарабатывал на жизнь, продавая тряпье с ручной тележки. В 1906 году Генри основал компанию «Молден ниттинг» в г. Молдене, шт. Массачусетс, сначала производившую шерстяные купальные костюмы и свитеры, а позже — во время Второй мировой войны — военную одежду. Компания расширялась и в 1956 году, с Эроном во главе, переехала в Лоренс. Эрон никогда не работал в каком-то другом месте. Он пришел работать в «Молден» прямо из колледжа. Фабрика была для него не «вторым», скорее, его первым домом. В нем вместе со многими тоннами горевших и плавившихся машин находились и его личные памятные вещи — бейсбольные трофеи, выигранные в средней школе, два написанных маслом портрета его родителей.

Для рабочих Фюрштайна — 3.100 мужчин и женщин — фабрика была единственной надежной высокооплачиваемой работой на общем довольно суровом пейзаже. В «Молден миллз» был профсоюз — в отличие от других предприятий города. Более того, на этом предприятии между трудовым коллективом и руководством и профсоюзом существовали отношения сердечности и сотрудничества. Когда на глазах у президента местной организации Союза рабочих швейной и текстильной промышленности Пола Кури обрушивалась фабрика, его сын (он также работал в «Молден») повернулся к нему и просто сказал: «Папа, мы только что потеряли работу».

Зарплата на «Молден» была, по крайней мере, на 2 долл. в час выше, чем на любом другом предприятии города. В то время как в среднем по стране зарплата текстильных рабочих составляла 9,50 долл., «Молден» платила 12,50 долл. Это означало годовой доход 26.000 долл. в городе, где средний доход составлял только 15.000 долл. Большинство рабочих «Молден» — доминиканцы и пуэрториканцы первого и второго поколения — жили от зарплаты до зарплаты. Они не имели никаких запасов, и для них пожар случился в самое худшее время — за две недели до Рождества. Без декабрьской зарплаты не будет ни арендной платы, ни тепла, ни еды, ни подарков.

Фюрштайн признает, что на короткое время он уступил чувству, ему чуждому, — жалости к самому себе. «Почему такая трагедия случилась именно со мной? Да, я не могу отрицать, что чувствовал что-то вроде этого, — говорит он. — Но для меня это было не трагедией денег. Дело было в том, что все, чего я хотел добиться в бизнесе, сгорало дотла прямо у меня на глазах. Оно умирало там, передо мной».

Затем его мысли направились в более характерном направлении: «Я стал думать, что можно сделать, чтобы улучшить ситуацию?» Он быстро оценил ситуацию: что не сгорело?

«У меня сохранились офисы, учетные книги, складские запасы». (Все это находилось в отдельных уцелевших зданиях.) У него остались вязальные мощности благодаря филиалу в шт. Мэн. Но, как он понимал, единственное, без чего он абсолютно не мог обойтись, — это цех по «доводке» полартека — приданию волокнам их характерной пушистости и мягкости.

«В нашем бизнесе, — объясняет он, — мы делаем полотно, которое после окраски или печати превращается в ткань с начесом — флис. Создание флиса, которое мы называем Доводкой, высокоспециализированная технология, в которой мы превосходим всех остальных в отрасли. Без доводки я оказываюсь не у дел. Если бы я мог спасти хотя бы этот маленький цех, то мог бы выкарабкаться. Это небольшое здание было 'гением' компании». Это была постройка, известная как Fin2, которая, как Фюрштайн мог теперь видеть через дым, начинала заниматься огнем. Но, подобно известному кусту из Ветхого Завета, она горела, но еще не сгорела — по крайней мере, пока.

Фюрштайн сказал своему техническому директору, что, по его мнению, есть шанс спасти Fin2. Время приближалось к часу ночи, и «Молден миллз» превратилась в пожар, в борьбе с которым принимали участие пожарные команды из 51 муниципалитета.

«Он посмотрел на меня в недоумении, — вспоминает Фюрштайн. - Эрон, ты всегда был мечтателем. К семи часам утра это здание, как и все остальные, сравняется с землей. Все кончено, Эрон».

Фюрштайн не стал слушать. Вместо этого он пошел, поговорил со своим директором службы безопасности и сделал то же самое предложение: «Это здание еще не сгорело. Но оно сгорит. Может быть, есть какая-то возможность спасти его». Директор спросил, что именно предлагает сделать Фюрштайн. «Что ж, мы возьмем наших лучших людей... и отправим их в это здание — что, конечно, опасно; всегда есть какой-то риск. Мы расставим их там и посмотрим, не сможем ли мы предотвратить распространение огня, не сможем ли мы спасти его».

Директор возразил, что пожарные не разрешат этого. Они запретили кому-либо близко подходить к огню. Фюрштайн ответил: «Не слушай их. Давай посмотрим, не сможем ли мы это сделать». Луиза, опасаясь, что старик вместе с другими людьми сам полезет в огонь, настояла, чтобы он вернулся с нею домой и немного отдохнул.

На следующее утро ничье сердце не билось легче. Дневной свет лишь обнажил полные масштабы опустошения. Официально пожар оценили как худший в Массачусетсе в двадцатом столетии и как один из 10 самых разрушительных промышленных пожаров в истории Соединенных Штатов. Три огромных, длиною в квартал, здания были полностью уничтожены. Все, что осталось от них, пятиэтажная кирпичная башня, окруженная почерневшими балками. Лед погребал руины.

Осмотр руин

Фюрштайн вновь появился в 7 утра, все еще одетый в тот же коричневый твидовый костюм, в котором праздновал свой день рождения, только теперь костюм сильно пах дымом. Он воспринял разорение подобно генералу, осматривающему остатки своей побежденной армии, выслушивая сообщения о потерях от своих лейтенантов.

Было три хорошие новости. Во-первых, никто не погиб. Из 500 людей, работавших на фабрике той ночью, только 33 получили травмы. Девять из них, наиболее пострадавшие, по воздуху перевезли в ожоговые центры Бостона. Во-вторых, компания была застрахована на сумму чуть более 300 миллионов долл. В-третьих, среди уцелевших зданий оказалось и Fin2.

К этому времени начинали появляться рабочие. Не имея работы, они бесцельно слонялись. Фюрштайн приказал собрать их в одном из уцелевших зданий. И именно там, сделал то, что некоторые расценили как импульсивный жест: он объявил, что восстановит фабрику.

Случилось это 12 декабря.

14 декабря работники «Молден миллз», созванные объявлением, помещенным компанией в местной газете, собрались в гимнастическом зале средней школы, чтобы услышать, что скажет Фюрштайн об их будущем.

Никто, конечно, не знал наверняка, что именно он будет говорить, но большинство делало вполне обоснованное предположение. В то время повсюду в Соединенных Штатах в воздухе витали увольнения. Одна лишь AT&T сократила легионы рабочих. «Бензопила Эл» Данлэп набирал очки в глазах акционеров, сбрасывая служащих, как старую отмершую шкуру.

«Молден» как частное предприятие не имела акционеров, перед которыми должна была бы отчитываться. Но рабочие знали, что витало в воздухе залов заседаний. У них были причины подозревать, что совет директоров, возможно, отговорит Фюрштайна от его клятвы, данной наутро после пожара.

Руководитель профсоюза Кури, например, готов был услышать, что все кончено: Фюрштайн решит после повторного осмотра (и с большим сожалением, конечно) закрыть фабрику. Он положил бы в карман свои 300 миллионов долл. страховки и удалился на покой. Или, возможно, если он еще не хотел уходить от дел, он основал бы новую фабрику в другом месте — возможно, на Юге или в Мексике — в таком месте, где затраты (читай: затраты на рабочую силу) ниже.

Фюрштайн вошел в гимнастический зал, задержался, чтобы стряхнуть снежинки со своего пальто, и затем прошел через весь длинный проход в переднюю часть помещения, где находилась сцена. Все глаза следили за ним. К тому времени, когда он достиг подиума, воцарилась тишина.

«Мы продолжим работать»

Фюрштайн был краток. «Я сразу перейду к объявлению, — начал он. — В течение следующих 30 дней наши работники будут получать зарплату в полном объеме. Традиционная рождественская премия в 275 долл. будет выплачена, как и в прошлые годы. Оплата больничных продолжится в течение 90 дней — как и остальные льготы. Но важнее денег, самое важное, что может сделать «Молден миллз», это вернуть вам работу. Ко 2 января работа возобновится. Через 90 дней фабрика снова полностью вступит в эксплуатацию». — Затем, обращаясь к присутствующим репортерам, сказал: «Мы продолжим работать в Лоренсе. Мы могли переехать на юг много лет назад. Мы не сделали этого тогда, мы не собираемся делать это теперь».

Комната взорвалась сдерживаемыми эмоциями.

Плакали мужчины. Плакали женщины. Плакали телесъемочные группы, присланные для освещения события в новостях. Люди обнимали и целовали всех, кто сидел рядом с ними. Это было как День победы в Европе, Новый Год и четвертое июля, вместе взятые. Многоязычная рабочая сила «Молден» из представителей 52 национальностей возносила хвалу на квебекском французском и испанском, португальском и немецком, итальянском, ирландском, иврите и английском. Пол Кури сказал репортерам: «Слава Богу, у нас есть Эрон».

И это было только начало — первая спонтанная вспышка признательности местной семьи «Молден». В дни, последовавшие за этим объявлением, славословие Фюрштайну выросло до национальных масштабов. Его превозносили и расхваливали все группы интересов, кроме Братства Пироманиаков.

Профсоюзы от побережья до побережья аплодировали ему. Министр труда Роберт Райх заявил, что Фюрштайн продемонстрировал лидерство, которому должен подражать каждый главный управляющий.

Репортеры соперничали в создании наиболее превосходного обрамления для его 70-летнего чела. На Эй-би-си Питер Дженнингс объявил его «человеком недели». Том Броко на Эн-би-си, не желая уступать, назвал Фюрштайна сначала «лучшим боссом в Америке», позже «святым девяностых». Заголовок журнала «Бэкпэкер» гласил: «Из пепла во флис: вслед за трагедией появляется светлый пример сострадания». «Ридерс дайджест» назвал его «одним боссом на миллион». Неделя за неделей средства массовой информации полировали его ореол до такого высокого блеска, что казалось почти невозможным приобрести журнал, который не имел бы его фотографии на обложке или внутри. «Парэйд», «Пипл» и «Ридерс дайджест» опубликовали о нем специальные статьи. Он буквально утонул в приглашениях выступить где-нибудь или дать интервью.

Тем временем отовсюду поступали пожертвования и предложения помощи для «Молден миллз» — от банков, клиентов и поставщиков. Компания верхней одежды «Дакота» прислала 30.000 долл; «Патагония» — 64.000 долл.; Профсоюз UNITE — 100.000 долл.; «Бэнк оф Бостон» — 50.000 долл.; Торговая палата долины реки Мерримэк — 150.000 долл. Пораженный Фюрштайн объявил: «Эти деньги не для «Молден миллз». Они для работников «Молден». Я чувствую себя чудесно. Я получаю сотни писем от обычных людей, прекрасных писем с долларовыми и десятидолларовыми купюрами». Многие газетные комментаторы позаимствовали образы из кинофильма Фрэнка Капры «Жизнь прекрасна»: Лоренс внезапно стал Бедфордом Фоллзом, а Фюрштайн еврейским Джимми Стюартом.

Колледжи присуждали ему почетные степени (всего 12 докторских степеней). Даже главнокомандующий сказал свое слово. Президент позвонил с личными поздравлениями, и Фюрштайн получил приглашение на завтрак в Белом доме и в качестве гостя первой леди на выступление президента «О положении страны».

При этом великие и могущественные были не единственными, кто отдавали ему дань почтения. Одна женщина в Колорадо-Спрингс, сидя под сушильным колпаком в салоне красоты, была так потрясена тем, что прочитала о Фюрштайне в «Ридерс дайджест», что подошла к телефону, позвонила в «Молден миллз» и спросила, могла ли она заскочить к ним и поздравить его лично. «Конечно», — ответила секретарша Фюрштайна. И эта женщина села на самолет, прилетела в Бостон и принесла свои поздравления.

По всей стране произошло непродолжительное увеличение числа родителей, давших своим новорожденным детям имя Эрон.

Но самым трогательным знаком признательности стало для Фюрштайна лоскутное одеяло, сделанное для него из кусочков полартека детьми еврейской дневной школы. На нем были вышиты слова: «Кого почитают? Того, кто почитает других».

Все это было довольно дурманяще для человека, которого до 70-летнего возраста никогда не интервьюировали репортеры и не приглашали выступить где-нибудь за пределами его собственной компании. Тем не менее он достойно прошел через все это, сумев не только сохранить скромность и чувство меры, но и удержать внимание на своей работе — поставить «Молден миллз» снова на ноги и вернуть своим работникам их работу.

Он работал неустанно. В течение двух недель подряд он настаивал на ношении того самого коричневого твидового костюма, в котором он был в ночь пожара. Может, он и пахнул дымом, но, по словам Фюрштайна, ношение этого костюма почему-то заставило его чувствовать себя лучше.

Люди, незнакомые с ним, поражались его стойкости и самодисциплине, его упорству, его физической и умственной силе. Но любому, кто знал историю Фюрштайнов (и в особенности Эрона), все это казалось совершенно в порядке вещей. В нем трагедия нашла чрезвычайно хорошо подготовленного противника. Лучше всего сказал об этом раввин Фюрштайна: «Когда наступил критический момент, он устоял на ногах».

Так что же это за человек?

Формирование его цели в жизни Наиболее впечатляющий факт о Фюрштайне (факт, который может несколько обескуражить тех, кто будет стремиться подражать ему) — он был рожден твердо стоящим на ногах: он был, и остается, от рождения высокоморальным человеком с давно устоявшимися принципами. «Еще в ранние годы — мне было года два, возможно три, — вспоминает он, — я стал проявлять то, что называю 'чувствительностью к хорошему' — с большой буквы — к тому, что человек должен делать в этой жизни. Я понял, что это цель моей жизни: быть хорошим». Говоря о пожаре, он смеется: «Я готовился к этому еще до рождения — когда находился в утробе матери!» И он действительно так считает.

Он родился в Бруклайне в 1925 году, в нескольких кварталах от того места, где живет и теперь, четвертый из пяти детей, рожденных у Генри и Мици Фюрштайн. От них он приобрел любовь к литературе и религии. После учебы в престижной Бостонской латинской школе, где впервые познакомился с Мильтоном, Китсом и Шекспиром, он в 1947 году окончил нью-йоркский Университет Йешива со специализацией английский язык и философия. Он начал работать на семейном предприятии, сначала на контроле качества, затем мастером в прядильном цехе.

Его формировал отец, и в гражданском, и в религиозном смысле. Ортодоксальный еврей Генри Фюрштайн один из первооснователей синагоги «Янг Израэл» в Бруклайне, теперь крупнейшей в Новой Англии — а начиналась она в 1926 году в гостиной пригородного дома Фюрштайна. Намного позже Эрон и его брат помогли восстановить этот храм после пожара в 1994 году, выдав поручительство на 2 миллиона долл. Сегодня, сталкиваясь с трудными решениями, он часто говорит: «Я знаю, чего хотел бы мой отец». От Генри он также узнал афоризм 2000-летней давности, написанный философом Хиллелем, который, по его словам, не раз ему пригодился: «Когда все вокруг тебя превращается в моральный хаос, постарайся быть человеком».

Еще детьми Эрон и его брат хотели, чтобы их отец участвовал в их утренних субботних играх. Но по субботам Генри встречался с представителями благотворительных организаций, которые он поддерживал. Эрон унаследовал эту ответственность. До пожара он в течение десяти лет в конце года совершал визиты в местные благотворительные организации — жертвуя, к примеру, на благотворительную деятельность в Лоренсе 100.000 долл. Даже после пожара он не оставил своей привычки. В конце декабря он сообщил репортерам, что передал ночлежкам и суповым кухням личные чеки на 80.000 долл.

Фюрштайн практикует строгую самодисциплину и ума, и тела. Ежедневно он встает в 5:30 и либо пробегает пять миль, либо час напряженно занимается гимнастикой. Его дочь Джойс рассказывает, что он подкалывает членов семьи, у которых, по его мнению, избыточный вес: «Он измывается над всяким, кто прибавит хотя бы фунт». Он постоянно следит за своим пульсом, ест понемногу и говорит, что намеревается прожить до 120 лет — Моисеева возраста. Когда его ежедневная привычка съедать дюжину апельсинов была описана в статьях о нем после пожара, в его офисе начали накапливаться горы этих плодов, присылаемых Флоридской ассоциацией производителей апельсинов и частными лицами. Его недостатки? Их немного. Он любит шоколад и время от времени выпивает немного шотландского виски.

Он подвергает свой мозг равному уходу: по четным дням во время гимнастики по памяти воспроизводит на час произведения Шекспира, Мильтона или других английских поэтов; по нечетным дням цитирует на иврите псалмы и пророков, или талмудические диктаты по этике. Когда он выступает публично, то делает это без заметок.

Его аудитория видит перед собой стройную, напоминающую мудреца фигуру: голубоглазую, седовласую, слегка смахивающую на м-ра Визарда телевидения 50-х гг. Что касается одежды, он описывает себя как представителя «старой школы» —- это означает, что он предпочитает носить костюмы-тройки фактически во всех случаях жизни — даже во сне. Проведя 10—12 часов на фабрике, он обычно приходит домой в Бруклайн и ложится отдохнуть. Джойс говорит, что он дремлет «весь одетый — как труп».

В офисе он придерживается формального, даже строгого стиля кроме обуви. Он часто носит с костюмом кроссовки. Эта комбинация связана не столько с модой, сколько с практической необходимостью. Постоянно в движении, обходя цеха фабрики, чтобы видеть, как идут дела, он в течение многих лет построил очень добросердечные отношения с рабочими. Он никакая не примадонна. Как рассказала Джойс журналу «Пипл»: «Ребенком я помню, как летом, когда температура на фабрике доходила до 110—115 градусов, он, бывало, по два-три часа потел прямо там, вместе с рядовыми рабочими, чтобы удостовериться, что все делается правильно». Он практикует истинную политику открытых дверей — в тех редких случаях, когда находится в офисе, сидя на месте. Рабочие, называющие его «мистер А. Ф.», знают, что могут прийти к нему с любой обидой. По словам одного из них, «мистера А. Ф. я готов телом закрыть от пули». Мэр Лоренса назвал его «парнем, которого каждый хочет поддержать».

И хорошо, что это так, потому что Фюрштайн, в своей готовности идти на риск, не раз ставил «Молден» в трудное положение. В начале 80-х гг. предпринятая Фюрштайном попытка вторгнуться в сектор искусственного меха провалилась, подведя компанию под Главу 11. Луиза приписывает пуленепробиваемую уверенность ее мужа в себе тому факту, что он рос в преуспевающей и безопасной среде. Она (Луиза) сама никакой не оптимист и служит (по ее словам) в семье «признанным непоседой». Они познакомились в 1984 году на борту самолета, вскоре после того как умерла первая жена Фюрштайна Мерика. Он возвращался домой в Бостон из деловой поездки в Солт-Лейк-Сити. Она, работавшая заведующей отделом ковров Бостонского аукциона, возвращалась со свадьбы подруги. Они поболтали и обменялись визитными карточками. Он упомянул, что имеет целый дом старых ковров, и она спросила, не хотел бы он договориться с нею о встрече. (Она имела в виду оценку.) Нет, он сказал, что хотел бы пригласить ее на обед. Несмотря на то, что она была на 11 лет моложе — и воспитывалась в мормонской вере, — через 3 года они поженились, после того, как она перешла в иудаизм. Художник по характеру и образованию, она взяла на себя ответственность за вопросы архитектуры и дизайна, когда началось строительство новой фабрики.

Восстановление фабрики и бизнеса Физическое возрождение «Молден миллз» началось почти сразу же, как только остыли угли декабрьского пожара. Сезон для полартека — пиковое время поставки новых партий ткани — начинался в феврале, так что было немного драгоценного времени. Если бы Фюрштайн не смог выполнять эти поставки, его покупатели ушли бы к другим. В результате вся игра, сказал он своим руководящим работникам, будет проиграна.

Разбирая развалины, рабочие нашли несколько трейлеров с производственным оборудованием, все еще годным к употреблению. Оно было заказано для запланированного расширения. Хотя сами трейлеры были повреждены и похоронены под обломками, содержимое оказалось в пригодном к эксплуатации состоянии. Другое новое оборудование для завода «Молден», строительство которого началось в Германии, перенаправили в Массачусетс. Работы по окраске и печати — каковые мощности были полностью потеряны — можно было передать по субподряду другим фабрикам.

И компания все еще имела Fin2.

На десятый день после пожара Фюрштайну позвонили люди, безостановочно работавшие над повторным запуском технологического процесса доводки полартека. Они попросили его зайти и на кое-что взглянуть.

«Это был тот еще момент, — вспоминает он. — Все мои рабочие стояли у поточной линии с улыбками удовлетворения и слезами на глазах от избытка чувств. И в то время из машины выползала ткань — законченная, первоклассная ткань». Его чувства возобладали над сдержанностью. «Я также тогда не смог сдержать слез. Я прошел и пожал руку каждому из них и сказал спасибо каждому человеку». Один рабочий поклялся: «Эрон, мы десятикратно все тебе окупим». Вместе они могли преодолеть любые препятствия.

Хотя это достижение дало каждому огромный подъем, производство все еще казалось лишь струйкой по сравнению с тем, что было до пожара. Рабочие сказали Фюрштайну, что, по их мнению, вывод производства «на настоящий» уровень займет два-три месяца. Это было недостаточно хорошо: «У нас есть немного времени, — сказал им я. — Но не так много. Давайте посмотрим, что вы сможете сделать».

К концу декабря производство достаточно наладилось, чтобы 300 рабочих — приблизительно 10 процентов всей рабочей силы — смогли выйти на свои рабочие места.

В начале января Фюрштайн поручил команде архитекторов начать проектирование новой современной фабрики, которая должна была быть построена прямо на сожженном и почерневшем фундаменте старой. Цель: закончить через 13 месяцев. В середине января вышли на работу уже 65 процентов рабочих. Фюрштайн сказал тем, кто еще не работал, что продолжит выплачивать льготы и заработную плату в течение еще 30 дней.

Он продлил это предложение еще раз в феврале, когда работали уже 70 процентов рабочих и только 800 оставались не удел. Примерно в это время некоторые бизнес-обозреватели, самозванные реалисты, начали подвергать сомнению то, что они охарактеризовали как расточительное великодушие Фюрштайна. Очень хорошо с его стороны проявлять такую ответственность, но не заходит ли он слишком далеко? Разве он, по сути дела, не подвергает опасности возможность «Молден» возродиться, тратя деньги на то, от чего не получает никакой практической отдачи? В прессе в целом их точка зрения оставалась позицией меньшинства.

Когда приблизилось 1 марта, «Молден миллз» могла многим гордиться: не только большинство работников возобновили работу, но и фабрика выпускала более 200.000 ярдов полартека в неделю (хотя это была лишь четверть допожарного пика). Клиенты в основном сохранили лояльность, поверив обещанию Фюрштайна, что «Молден» выполнит свои обязательства. Если поставки не удастся осуществить за счет нового производства, сказал им он, компания все еще имела достаточно товара, хранимого на складах. Фюрштайн оказался неутомимым продавцом, путешествуя по всей стране — и миру — и успокаивая обеспокоенных клиентов.

С приходом весны уже трудились 80 процентов работников, и строительство новой фабрики стоимостью 130 миллионов долл. шло полным ходом. По мере того, как она принимала свои очертания, дороги вдоль границы Лоренса и Метыоэна оказались забитыми грузовиками, везущими поддоны со строительными материалами и машинами. Многие тонны стали, камня и бетона грохотали по шоссе. Стоило посмотреть на то, что поднималось на руинах старой фабрики. Фюрштайн с помощью Луизы восстанавливал в духе «великого стиля», по словам «Нью-Йорк тайме», реставрируя не только сущность, но и дорогостоящие архитектурные детали старого фабричного здания. 2 июня для клиентов «Молден», сохранивших лояльность и терпение, устроили тур по быстро поднимающемуся предприятию.

Фюрштайна, казалось, лишь оживляли проблемы, с которыми он сталкивался, и он упорно работал в режиме, который свалил бы и 25-летнего. Он не только справлялся с нуждами и кризисами строительства, но и продолжал все свои привычки — включая утренние пробежки и декламацию стихов и псалмов.

14 сентября 1997 года — всего через 21 месяц после пожара — состоялась церемония открытия новой фабрики, богатая фанфарами и сердечными чувствами. «Благодарю тебя, Господи, — сказал Фюрштайн перед объективами телевизионных камер и на глазах у толпы из 15.000 горожан, работников, политиков и профсоюзных лидеров. — Благодарю тебя, величественный Бог вселенной, за возвращение «Молден миллз» и ее работникам жизни и души». Бывший министр труда США Роберт Райх поднял толпу на крик: «Поприветствуем нашего лучшего в Америке менша!» (слово на идише, означающее в высшей степени искреннего и честного человека, защитника чьих-то прав).

Фабрика площадью 610.000 квадратных футов была абсолютно современной с точки зрения технологии, но викторианской по внешнему виду, будучи облицованной медью и красным кирпичом. Она имела 30-футовые потолки и заливалась естественным светом, струившимся через прозрачные панели. Она было настолько богата деталями воссозданного периода, что Национальный трест сохранения исторических ценностей присудил ей свою почетную премию 1996 года.

Теперь все, кроме 70, работники Фюрштайна вернулись на работу, а продажи полартека на 25 процентов превысили уровень перед пожаром. Более того, обещание, данное Фюрштайну людьми Fin2 — что они десятикратно окупят его затраты, — начинало приносить свои плоды: производительность труда повысилась на 25 процентов и продолжала расти.

Борьба с нерентабельным производством Именно в этот момент мир отключился от «Молден миллз». Телевизионные команды упаковались и уехали. Прожектора погасли. Миллионы читателей сделали коллективный зевок, перевернули страницы своих газет и перешли к следующей истории. А почему бы и нет? История Эрона Фюрштайна и его фабрики закончилась, не так ли? Люди, естественно, предположили, что теперь все в порядке; семья «Молден» воссоединилась, ее бизнес восстановился; все они теперь будут жить-поживать да добра наживать.

Это не совсем так. История не только далеко не закончилась, но и версия, сплетенная на телевидении, была настолько сладка, настолько проста, что получалось почти как в сказке: для «Молден миллз» все было ужасно плохо; теперь все стало хорошо. Добрый седовласый волшебник, вооруженный только лишь благопристойностью и добротой, убил огнедышащего дракона.

Эта версия опускала несколько важных фактов: полартек действительно процветал, но полартек не единственный бизнес «Молден миллз». Компания имела два других направления — флок (дешевая синтетическая обивка, используемая прежде всего в автомобилях) и плетеные ткани. Они были нерентабельны, таща бизнес вниз. Общий объем продаж мог расти, но компания все равно не делала никаких денег. Однако Фюрштайн поклялся вернуть на работу всех служащих, даже работающих на этих нерентабельных направлениях. Его борьба, чтобы добиться этого — и цена, которую он заплатил, — составляют то, что Пол Харви любит называть «остальная часть истории».

Эта история, менее простая и безоблачная, включает невыдержанные сроки, потерянных клиентов, финансовые трудности и напряженные расхождения между Фюрштайном и двумя из его трех высших помощников. Даже погода одно время, казалось, препятствовала борьбе компании за восстановление. Реальная история возвращения была не гладким и сильным подъемом, а неровным, судорожным карабканьем — шаг назад на каждые два вперед. Ее сценарий писался не Фрэнком Капрой, но бесконечно высшей, менее речистой, более непостижимой властью — той, которая вынудит Фюрштайна, прежде чем все это закончится, обратиться к средствам, которые он нашел и болезненными, и неприятными.

«Вы когда-нибудь читали книгу Иова?» Время действия — ноябрь 1999 года, и Фюрштайн поставил этот вопрос во время визита, который «Форбс» нанес патриарху в его частном офисе, обставленном мебелью «Стикли», с голыми кирпичными стенами, украшенными собственными жаккардовыми и обивочными тканями «Молден миллз», (и то, и другое теперь не производится). На стене позади его стола висит литография, изображающая фабрику, как она выглядела на рубеже прошлого столетия, до той ночи, когда пожар уничтожил так много. С той ночи прошло четыре года; но Фюрштайн едва ли выглядит старше. Одетый в серый в полоску костюм-тройку (пахнущий отнюдь не дымом) он находится в экспансивном, ретроспективном настроении, стремясь поместить всю историю борьбы его компании в больший контекст.

«Вы когда-нибудь читали книгу Иова? — спрашивает он снова, на сей раз с риторическим оттенком. — Хорошо, вернитесь и прочитайте ее». И, не теряя темпа, он начинает излагать свою концепцию: «Сатана идет к Богу и говорит: «Ты знаешь, этот парень, Иов, все у него хорошо; он принц в своей области. Он преуспевает в бизнесе, и его почитают соотечественники. Он очень справедлив. Он поступает хорошо; он помогает людям. Он соблюдает все твои заповеди и цели. Он просто невероятный парень».

Фюрштайн, все еще разыгрывая роль Дьявола, продолжает: «Ты знаешь, почему он так хорош? Он хорош, потому что все далось ему легко. Он никогда не голодал, поэтому ему легко подавать милостыню голодному. Он никогда не терпел неудачи в бизнесе, поэтому ему легко поступать правильно. Но лиши его всех удобств и почестей и ты увидишь, что он точно такой же, как все».

«Бог заколебался: «Нет... мой Иов... он удивительный». А Дьявол говорит: «Хорошо, позволь мне испытать его». И дело сделано. Книга Иова описывает это испытание, это лишение его — все эти преграды, поставленные у него на пути. В этом суть истории Иова: очень немногие люди продолжают идти, когда вы возводите перед ними преграды».

Он должен знать.

За кулисами «Молден миллз» — вне поля зрения телевидения — Фюрштайн в дни после пожара сталкивался с препятствием за препятствием: некоторые были политическими, некоторые финансовыми, но все — очень личными.

Конфликты вокруг того, как восстанавливать Фюрштайн и один из его трех высших руководящих работников вступили в конфликт по поводу направления, в котором должна пойти новая «Молден миллз». Пэтти Фицпатрик, директор производства, видела в восстановлении шанс для дальнейшей автоматизации работы «Молден». Хотя Фюрштайн в принципе не возражал, он не соглашался с нею в степени автоматизации, которая была возможна или уместна. На его взгляд, некоторые составляющие процесса производства полартека требовали таких навыков и внимания, которые лучше было оставить людям. Они зашли в тупик, и Фицпатрик — 10-летний ветеран компании — неожиданно в мае 1996 года была уволена, причем ее в слезах выставили с территории «Молден миллз» в сопровождении охраны. Эта драма имела место примерно в то же время, когда Фюрштайн фотографировался, завтракая в Белом доме, что, естественно, получило гораздо больше огласки.

Напряженные отношения нарастали и между Фюрштайном, и другими его высшими советниками. В своем абсолютном намерении поступать правильно, он действовал частично на основании фактов, частично на вере. Эта вера и обеспокоила пессимистов. Фюрштайн считал, например, что страховка «Молден» более чем покроет затраты на восстановление. И он также верил: если удастся достаточно быстро возобновить производство, можно удержать объем продаж где-то близко к уровню 1995 года (400 миллионов долл.).

Стремясь к этим целям (и в соответствии со своим моральным долгом), он первоначально планировал сохранить всем простаивающим рабочим полную заработную плату и льготы на все то время, пока они не работали. Это не только было правильно с моральной точки зрения, но, по его мнению, имело неплохой смысл с деловой: высококвалифицированная рабочая сила «Молден миллз», необходимая для высокотехнологических и высокодоходных производственных процессов компании, не будет потеряна. Рабочих, когда они потребуются, можно будет немедленно поставить к станку.

Более осторожные из директоров Фюрштайна, однако, беспокоились, что «Молден миллз» собиралась тратить то, чего не имела — по крайней мере, пока. Они убеждали его быть менее определенным, как долго «Молден» продолжит выплачивать заработную плату этим «отпускникам». Такие выплаты, по их оценкам, могли обойтись компании в 10—14 млн. долл. в то время, когда доходы малы, а прибыль нулевая. Фюрштайн отложил их совет в сторону и продолжал гнуть свою линию.

Одно препятствие оказалось особенно обескураживающим, причем совершенно неожиданно. «Мы сталкивались с множеством проблем, — вспоминает он теперь. — Но проблема со страховкой — беда из бед, могущая сокрушить любого».

Главный страховщик «Коммерс энд индастри иншуранс» (Commerce and Industry Insurance, СП) задерживал выплату по страховому полису как раз в тот момент, когда «Молден миллз» больше всего нужны были деньги. Компания не только выкладывала по 1,5 миллиона долл. в неделю на зарплату и льготы, но и активно начала тратить деньги на материалы для новой фабрики. Страховая компания СИ требовала все больше и больше документов о причине пожара, которую следователи никак не могли установить. (Никакой определенной причины так никогда и не нашли, если не считать возможного случайного возгорания частиц синтетического волокна. Однако отчет пожарных инспекторов освобождал «Молден миллз» от обвинения в небрежности.)

Через семь месяцев после пожара «Молден» получила только 78 миллионов долл. по своему полису на 302 миллиона. Чтобы оплачивать счета и выдавать зарплату, Фюрштайн должен был брать в долг. Сумма задолженности перед банками быстро поднялась выше 100 млн. долл., что немало для компании, имевшей до пожара объем продаж в 400 млн. долл. (Продажи 1997 года составили лишь 240 млн. долл.)

Все лето 1996 года финансовое давление возрастало. Продажи возвращались к прежним уровням, но компания все еще не получала прибыли. Передача технологических процессов окраски и печати субподрядчикам еще более съедала доходы. Фюрштайну пришлось отменить прием, чтобы отметить начало строительства новой фабрики. Компания не могла безболезненно позволить себе расходы на вечеринку ни в денежном смысле, ни в смысле простоя.

Поднять производство полартека до прежних уровней — только одна из задач Фюрштайна. Одновременно он пытался оживить два другие направления «Молден миллз» — флок и плетеные ткани. Эти направления давали существенную часть продаж, но до пожара ни одно из них не приносило прибыли.

Усилия по возрождению производства флока столкнулись с несколькими препятствиями. Задержки, в конечном счете, привели к потере закупочного сезона 1997 года. Главный бухгалтер предупредил Фюрштайна, что идея восстановления флока — расход 45 миллионов долл. на новые машины и 60 миллионов долл. на их монтаж — это больше, чем компания может себе позволить. Второй из высших лейтенантов Фюрштайна взял на себя личную ответственность за неудачи и ушел в отставку.

Самое болезненное решение: увольнение людей и закрытие направлений Наконец настал черный день: 11 июля Фюрштайн был вынужден сообщить 400 все еще не работающим рабочим флокового производства, что он больше не может гарантировать им рабочие места. Он прочувствованно сказал им, что совершил «глубокую ошибку», пытаясь восстановить все сразу. Некоторые из этих рабочих, в конечном счете, были наняты назад в новые цеха, но другие не вернулись никогда.

В октябре 1997 года —- в тот самый месяц, когда журнал «Тек-стайл Уорлд» назвал Фюрштайна Лидером Года и объявил, что «Молден миллз» «сильнее, чем когда-либо», продажи все еще томились ниже допожарных 400 миллионов долл. Исключительно мягкие зимы 1997 и 1998 годов лишь ухудшили положение, сократив спрос на полартек.

25 февраля 1998 года наступил второй черный день: Фюрштайн объявил о закрытии нерентабельного подразделения компании по производству плетеных тканей, что означало потерю еще почти 400 рабочих мест. Суммарный объем продаж компании в 1998 году упал до 228 миллионов долл., и «Молден» зарегистрировала вторую потерю.

Так оно и продолжалось. Каждый шаг вперед давался в жесткой связке с новыми неудачами. Рабочих наняли повторно лишь для того, чтобы снова уволить. Построенная образцово-показательная новая фабрика работала, но другие подразделения, которые Фюрштайн с таким напряжением старался спасти, закрыли свои двери.

Как барьерист, он получил смешанные рузультаты: он удержался на курсе; он был храбр; он сделал все, что мог — но все барьеры не взял.

«Будь сильным и будь храбрым» Фюрштайн здесь излагает свой завоеванный тяжелым опытом взгляд на вещи.

Когда кто-то натыкается на препятствие, он теряет уверенность в себе и падает. Очень немногие могут продолжать идти. Поднимите барьер повыше, и довольно скоро вы устраните почти всех. Однако есть несколько парней, которые настолько... настолько... убеждены, что идут по праведному пути, и настолько уверены в своей способности творить добро, что их нельзя сломить. Это и есть история Иова. В точности история Иова.

Как иллюстрирует его собственный случай, можно пропустить препятствие то тут, то там и все же выглядеть достойно. Вам достается оправданная гордость, что, когда находились на самом низу, «вы не позволили всему этому сломать вас, не потеряли своих принципов, не потеряли надежды, не деградировали до уровня жизни, подобного животному».

Если бы кто-то, страдающий от неудачи (или, возможно, ожидающий ее), позвонил ему сегодня вечером, какой бы совет он ему дал?

Я думаю, лучшее, что я мог бы сказать ему, это что он должен выработать или усилить волю к преодолению своей проблемы, — иметь решимость, достаточно сильную, чтобы двигать стены. И он должен соединить это с очень творческим предпринимательским мышлением. (Например, мышлением, продемонстрированным Фюрштайном, когда фабрика вокруг него исчезала в огне: что еще не сгорело? Что еще можно спасти?)

Почему некоторые люди обладают решимостью, а некоторые нет — вопрос очень и очень трудный. Почему американский велосипедист [Ланс Армстронг], заболевший раком — которому сказали, что с ним все кончено, — имеет решимость, вопреки раку, вопреки всему остальному, побеждать? Почему у него хватает решимости принять участие в гонке — в трехдневном марафоне, выматывающем каждого до последней капли сил, в то время как его собственные силы ослаблены химиотерапией? И все же он был полон решимости выиграть ее, и он выиграл.

Можно ли усилить свою решимость, спросили мы. Да, думает Фюрштайн, строгой переоценкой собственных самых глубинных верований:

Обдумайте тщательно свою цель и свое представление о ней так, чтобы вы ясно знали, почему вы так стараетесь... стоит ли она таких ужасных усилий и цены. Вы должны быть уверены в глубине своей души: то, что вы делаете, хорошо и важно, имеет ценность на этой земле. А затем вы должны соединить это с уверенностью в себе. Как развить уверенность в себе, я не знаю. Но могу сказать следующее: в конце «Второзакония» Моисей дает совет Иисусу, более молодому лидеру, который станет его преемником: «Будь сильным и будь храбрым». Это все, что говорится Иисусу. Бог не предписывает определенного курса действия. Он не говорит ему: «Я хочу, чтобы ты имел только это оружие» или «Я думаю, ты должен идти на север, а не на юг». Бог не говорит ему ничего, кроме того, чтобы он был сильным и храбрым. И, поскольку Иисус принял это всерьез, он добился успеха. Тот парень, который позвонит мне по телефону — если он умеет быть сильным и храбрым в невыносимых ситуациях, — тогда он, вероятно, сможет это понять.

Уверенность в себе обычно возникает естественным путем, как побочный продукт упражнения, которое он рекомендует: пересмотр и переоценка верований. Это упражнение можно выполнять в любое время, в любом возрасте. Подобно запоминанию, оно с практикой становится легче. Фюрштайн думает, что его собственная сила, которую он использовал в момент испытания, оказалась большой, потому что он начал смолоду: «Я был готов с очень раннего возраста, во мне жило убеждение: что бы там ни было, я это преодолею».

Упражняясь регулярно, можно помочь гарантировать себе, что вы — подобно Фюрштайну — выстоите, когда придет ваше время испытаний.

Критический момент в возрождении «Молден миллз», возможно, тот, когда Фюрштайн и люди Fin2 посмотрели друг другу в глаза и вместе поклялись, что преодолеют все препятствия. «С того самого момента все, что я делал — это только подбадривал людей», — говорит он. Затем, подумав, добавляет:

«Нет, я сделал больше этого. Я создал искру, надежду, желание преодолеть и спасти, казалось бы, безвыходную ситуацию.

Я смог повлиять на других, заставить их участвовать в той мечте. И не только теми немногими словами, сказанными мною в тот вечер. Это связано и с историей, и с отношением к людям, как божьим созданиям, с моей верой, что все они несут в себе искру и все они смогут победить. С моей верой в то, что все они несут в себе божественную искру».